Покурить оленя в Гарманде. Ироническая проза - Владимир Данилушкин

Себя самого он уже давно приравнял к чернобыльским пожарным, установив личный 15-минутный рабочий день, а остальное время рос над собой, только вширь.

Редакцию Пафнутий нашел опустевшей, поскольку все собрались в кабинете редактора – несравненной Ангелины. Потолкавшись туда-сюда, он увидел в кабинете секретаря постороннего человека, судя по блеску влажных глаз, поэта, подозрительно взвесил на внутренних весах его шансы – как возможного конкурента в обладании свежими ушами. Незнакомец же повертел перед Пафнутием загорелым лицом и произнес с надрывом:

– Зарезали без ножа. Ох! Не выдержу! Угостите валидолом! Застрелили без пистолета! Так опозорить! Так унизить!

Пафнутий затаил дыхание, как бы удерживая незнакомца от приступа физиологии. Вместе с тем он был заинтересован столь необычным проявлением истерики и с любопытством ожидал, не завершится ли вся эта система падучим припадком, поскольку ни разу не видел настоящих обмороков и не верил, в силу своего богатырского здоровья, что такое – не придурь.

– Вы меня, конечно, знаете, – продолжал незнакомец. – Я брат Люлькина. Он еще пять лет назад в вашей газете почти что опубликовал снимок!

Пафнутий не подал виду, что не знал Люлькина, приосанился и с интересом ожидал, когда же Люлькин узнает его самого и, быть может, остолбенеет или хотя бы оцепенеет, пронзенный стрелой узнавания, покраснев до корней волос и мозга костей, но тот был суетливо озабочен личной печалью и находился на той стадии перегрева, что обязательно бы расплавился, если бы не понимающий кивок собеседника. Получив требуемое, Люлькин порозовел, как от укола кокарбаксилазы и заявил, что его в Магадане каждая собака знает, поскольку сорок пять лет здесь прожил. Правда, собаки столько не живут, но это неважно, есть же собакины дети и даже внуки. Родился здесь, коренной, можно сказать, кадр. Имеет гордость, переходящую в права.

Так-так, продолжай, шепнул Склерозов, ликуя от разгулявшейся интуиции. Люлькин показался ему приятным малым, созревшим для понимания основ склеротизма-пафнутизма, а та ненаписанная пока еще статья обретала яркую жизненную деталь.

Ничего плохого не сделал, – продолжал оратор, – людей повеселил, однако нашлись некоторые, ни на что не посмотрели, ни на какие такие заслуги и седины, моральные шрамы, опозорили ни за хвост собачий, ус кошачий. Теперь хоть стреляйся из ржавого ружья или из города уезжай нафиг и навсегда. А как уехать, если здесь родился? Может быть, фамилию поменять или на пластическую операцию отважиться?

Пафнутий мотнул головой и шумно вздохнул, будто от нахлынувшего чувства сострадания.

А дело было на празднике проводов зимы в городском парке культуры и отдыха, где Люлькин плясал на открытой эстрадной площадке, веселясь и зазывая других присоединяться, чувствуя себя как бы ответственным за хорошее всеобщее настроение, в долгоиграющем порыве благодарности, коль уж городское руководство и парковая администрация так постаралось всех развеселить. Денег, небось, немалых стоит веселье. И проявил столько естественного артистизма и раскрепощенности, что получил от устроителей приз – живого козленка, серенького, с белой звездочкой во лбу. Вроде как милая шутка в стиле кантри.

Все это вылилось в прессу, поскольку свобода слова. И газета тоже как бы в шутку высказалась, а получилась издевка, призер якобы заявил, не все ли равно, из кого шашлык делать. И увел животное на веревочке.

Веревочке!

Наглая беспардонная ложь! Как только такое бумага терпит! Сколько веревочке ни виться, а концу быть! Надо же – веревочка! Профаны! Жизни не нюхали.

Не веревочка, а ремешок! Любую веревочку любая коза вмиг перекусит, будто бритвой отчекрыжит. Но главное, он вовсе не собирался порешить козленка, отвез к сводной сестре, у которой на девятом километре крестьянский дом с подворьем. Там телка – вначале косилась, а потом за своего приняла, и играют вместе, и спят, обнявшись, и столуются из одной кормушки.

Вот пришел требовать опровержение. А они смеются. Фамилии, говорят, твоей нет в заметке, и гуляй, козел. А что фамилия! – и так знают все, кто приз взял, на всю область телевидение показало. Теперь каждый может в лицо ткнуть: душегуб.

Пафнутий готов был поклясться, что не видел в жизни более огорченных людей, чем этот, и у него защемило сердце. Вот так обгадят почем зря, и хоть в петлю, никому ничего не докажешь, не накинешь платок на чужой роток.

Эх, нежная душа, не закаленная житейскими бурями, сразу видать, не политик. Тут, небось, самого так уделали публично, с указанием фамилии и должности, так топили и жгли конкуренты, что в кошмарном сне не приснится. А ведь отряхнулся и пошел, морду лопатой, руки граблями.

Бомбу на избирательный участок подложили, да так извернулись, чтобы на Пафнутия подумали. Почтовые ящики листовками своими мерзкими забросали. Понаписали, что многоженец и браконьер, поедает собак. А он принципиальный вегетарианец и однолюб. Сами, небось, по пять жен сменили, а тут с одной всю жизнь кувыркайся. И радость, и горе дели.

Ну, рыбалку, конечно, не отнять. Это как вторая натура. Так неужто этим святым делом корить можно? Избиратель не дурак, все видит. Подумаешь, сети влажные нашли в багажнике. Подмоченная репа… в смысле репутация! Дождь был, вот и намокли. Не ловил сетями! Икру приплели. А он ее в кустах подобрал. Да что там икра – ведро всего. Могла пропасть. А если по большому счету, нечего рассусоливать на эту тему – в душе все мы немного браконьеры. Только иному лень от дивана оторваться.

Или вот что вражины придумали: был пьяный за рулем и отказался освидетельствоваться на алкоголь. Да не мог он в трубку эту принципиально дуть. Ну, чесноку переел, от него всегда в животе непорядок и запах изо рта. Да разве этим дундукам объяснишь?

А еще раструбили, что известный политик Склерозов за квартиру не платит. А кто сейчас за что платит? Вот комики! Сейчас и за свет не платят, со счетчиков снимают пломбы втихаря.

И вообще покажите мне человека без греха! Ну, получил две квартиры, а они, соперники его, вон сколько нахапали! По двадцать контейнеров на материк отправили!

Пафнутий последнюю мысль произнес вслух и, с болью глянув на Люлькина, опомнился. Козлик на веревочке! Агнец!

С отчетливостью кошмара вспомнилась стенная газета пионерских времен, когда его изобразили скачущим верхом на единице. Вот когда было нестерпимо больно и обидно так, что хотелось горящую кожу сорвать на щеках. Стояла глухая осень, он брел домой по темной улице, по колено в грязи, и кто-то ослепил карманным фонариком и врезал в челюсть так, что искры брызнули из глаз. Было больно, но боль к утру прошла, а с ней растаял и стыд…

– Эх! Будет и на нашей улице сабантуй! – В голове Пафнутия созрел яркий и дерзкий план. – Где твой козел?

Через десять минут он шумно ввалился в кабинет главного редактора – к железной Ангелине, с взором, просветленным идеей справедливости и борьбы за истину в последней инстанции. К груди он прижимал того самого козлика – со звездочкой на лбу. А к мохеровому горлу козлика Пафнутий приставил кухонный нож.

– Или вы немедленно даете опровержение, или я перережу ему глотку!

– Какое опровержение, Пафнутий Николаевич? Какую глотку? Вы меня напугали! Уберите животное. Здесь и так воздух не озон. Только козлов мне и не хватало!

Пафнутий перехватил взгляд Ангелины, устремленный на баллончик, непринужденно возвышавшийся между канцелярскими принадлежностями. «Олд спайс, – догадался он.– Для сильных духом мужчин».

– Вы дадите опровержение того, что козел бы уведен на веревочке. Вот глядите, – Пафнутий дал козленку кусок корабельного каната, который подобрал на пирсе во время прогулки по задворкам рыбного порта и носил в кармане на всякий случай, и козлик перекусил его играючи, будто клинком дамасской стали, перерезал. – Не забудьте указать, что шашлыком зверь не стал.

Ангелина насмешливо передернула плечами и презрительно надавила кнопку баллончика, будто струя дезодоранта должна была смыть назойливых посетителей с их нелепыми притязаниями, которые ни один суд не примет. И вдруг лицо ее странно исказилось. Она отпрянула с креслом и взвизгнула от ужаса:

– А-а-а! Дам! Дам опровержение! Справку с гербовой печатью выдам, только уберите это! – Она пугливо указала не лишенным изящества пальчиком на бегущую по столу мышь, сметающую тонким длинным хвостиком канцелярские мелочи. Ее вместе с козленком притартал Люлькин на такси по наущению Пафнутия. Белую дрессированную мышь Клавку.

Пафнутий ликовал и праздновал победу, но напрасно: железная женщина не сдержала слово. Вместо того она вызвала ОМОН, и защитник козлов был задержан по подозрению в террористической деятельности, как покушавшийся на захват заложников.